Украинский и российский теле- и кинопродюссер Александр Роднянский — многократный призер Каннского фестиваля и номинант на премию «Оскар», обладатель «Золотого глобуса» и национальной кинопремии Франции «Сезар». По версии международного издания Variety он входит в рейтинг 500 наиболее влиятельных людей мировой киноиндустрии.
В первые дни войны в Украине Александр Роднянский публично выступил против российской агрессии, объявил о закрытии или замораживании всех своих российских проектов и об отмене крупнейшего российского кинофестиваля «Кинотавр», продюсером и президентом которого он является. В середине марта издание The Insider сообщило о том, что министр обороны РФ Сергей Шойгу потребовал исключить Роднянского из «культурной повестки» России.
В интервью DW Александр Роднянский рассказал о причинах подверженности россиян пропаганде, о том, как он относится к своей работе в России после аннексии Крыма и агрессии РФ в Донбассе, об ответственности культуры и о шансах украинцев и россиян на примирение после войны.
DW: Почему россияне так подвержены пропаганде и не хотят признавать правду?
Александр Роднянский: Я думаю, что этому есть две ключевые причины. Первое — определенная картина мира, которая складывалась десятки лет, в рамках которой огромное количество людей чувствуют себя дискомфортно, чувствуют себя оскорбленными, обиженными, живущими в осажденной крепости, которую атакуют превосходящие силы противника.
В соответствии с этой картиной весь Запад и все на свете ополчились против России. В силу уровня образования отдельных россиян причины того, отчего все ополчились, толкуются по-разному. Кто попроще, полагает, что они дико завидуют российскому уму, красоте и таланту и хотят получить доступ к полезным ископаемым, богатству российскому. Кто поумнее и пообразованнее, считает, что идет война интересов, лагерей, вечная борьба за переустройство мирового порядка. Об этом же, кстати, говорит часто и Путин, и война в Украине на сегодняшний день — это же не только и не столько война против Украины, сколько бунт против мирового порядка.
Вторая причина — это система психологической защиты. Огромное количество людей заражены стокгольмским синдромом, который провоцирует стремление согласиться с кем-то более сильным и большим. Сказать, что твоя страна ведет агрессивную войну с соседней страной на ее территории, убивает мирных граждан — это непростая задача. И для того, чтобы сохранить психическое здоровье, многие полагают необходимым закрыть глаза. И все это — и это третья причина — на фоне колоссального цинизма, который, мне кажется, охватил все слои российского общества. Это не просто неверие ни во что, отсутствие идеалов, принципов и ценностей, но и неверие в то, что они есть у кого-то другого. Очень многие россияне убеждены в том, что все без исключения, так же циничны, как и они, только лучше это скрывают.
— Откуда этот цинизм и полное отсутствие эмпатии? Есть же фотографии, сделанные после ухода российских войск из Киевской области. Мы видим трагедию в Буче, видим тела погибших людей, братские могилы, поступает информация об изнасилованиях. Это факты, которые сложно не видеть.
Следователь из международной команды криминалистов осматривает тела мирных жителей, убитых в Буче
— Это, знаете, как при игре в подкидного дурака. В обычной игре в дурака вы младшую карту бьете старшей или козырем. А в игре в подкидного дурака вы на шестерку кладете свою шестерку и перебрасываете соседу. Когда вам показывают фотографии уничтоженного Мариуполя, разгромленного Харькова, жертв в Буче, в Ирпене, в Гостомеле, вы говорите, что это сами украинцы сделали. Они занимаются этим для того, чтобы скомпрометировать честных освободителей в лице российской армии. Россияне убеждены, что, во-первых, весь мир циничен и делает то же самое — вы же слышите этот вопрос с утра до вечера: почему вы молчали, когда бомбили Сербию, вторгались в Ирак, в Афганистан? Они убеждены в том, что они такие же, как все, и тоже имеют право на все это. И уверены, что при этом они еще добрые, честные и светлые. Они не могли допустить таких вещей, не могли. Это такое базовое внутреннее убеждение, которое дальше вызывает к жизни любые конспирологические теории.
— После убийства сотен мирных жителей в Буче многие в Украине заговорили о том, что нельзя больше говорить о русской культуре. Как вы думаете, навсегда ли изменилось отношение украинцев к россиянам? Или все же есть какой-то шанс, что когда-то наступит примирение?
— Это зависит во многом от россиян, от того, как они себя поведут, когда закончится война. Наступит ли национальное покаяние, признание ошибок, работа над ними…Есть пример результатов Второй мировой войны. Немцы потерпели национальную катастрофу, наступил длительный процесс денацификации, внутренний процесс покаяния. И следующее поколение немцев отлично нашло общий язык со своими соседями. Если народ, который стал агрессором, признает агрессию, покается и примется за работу над ошибками, наверное, со временем примирение будет как-то возможно.
Я читал, что самым популярным занятием среди беженцев из восточных регионов Украины, живущих в Западной Украине и даже за границей — а их очень много, как вы понимаете — является изучение украинского языка. Сейчас все будут пытаться обрести национальную украинскую идентичность, язык, историю. Тем более сейчас на наших с вами глазах рождается новое государство, совершенно другое. Со своим пантеоном героев, со своей историей, даже со своей мифологией в будущем. Поэтому примирение, скажем, через 100, 200, 300 лет — ну, возможно, следующие поколения этим и озаботятся. А пока что…
— Я не могу не спросить вас об этом. Ведь после аннексии Крыма и после действий России в Донбассе вы по-прежнему работали в России. Каково вам было там работать, зная, что Россия совершила преступление по отношению к Украине?
— Вы знаете, это было поступательно, в отличие от нынешней ситуации тогда не было такого резкого разлома. Когда произошли эти события, казалось, что во внутренней жизни изменилось немногое. Я помню, что когда это случилось, мы заканчивали фильм «Левиафан», который, выйдя сразу после аннексии Крыма, по-своему взорвал тогда российский социум и вызвал агрессию в наш адрес. И нам казалось, что пока у нас есть возможность делать такого класса и звучания фильмы, по-честному, до тех пор мы будем стараться изменить положение дел. Вот такое было наивное решение.
Если честно, то, с одной стороны, сейчас, когда случилась эта агрессия, я понимаю, что очень легко сказать, что мы примирились — я, в частности, — с тем, что Россия ведет войну с моей родной страной, а, с другой стороны, мы сделали самые острые и самые лучшие свои фильмы. Без помощи государства — и «Нелюбовь», и «Дылду», которая рассказывала о травме войны и была максимально антивоенным фильмом, и очень острый и современно звучащий антивоенный фильм «Мама, я дома». Качественные острые российские фильмы, как мне казались, обладали потенциалом изменить состояние умов. Но ничего не случилось, и когда государство перешло ту красную линию, с которой я не мог уже смириться, пришлось оставить за спиной все, что было наработано — и компании, и проекты — и практически начать жизнь если не заново, то, во всяком случае, потеряв огромный объем усилий, затраченных на строительство совершенно другой жизни.
Фильм Кантемира Балагова «Дылда», продюссером которого был Роднянский, получил приз Каннского фестиваля за лучшую режиссуру в конкурсе авторского кино
Скажу вам честно, сейчас я мучительно анализирую этот процесс. Я не могу сказать, что мне с самого начала было это очевидно, что я это понимал как войну, как агрессию. Понимание пришло не сразу. Мне казалось тогда, что это какой-то политический процесс, что, как сегодня говорят, не все так однозначно. Что были ошибки с двух сторон и можно было решить ситуацию, подписав мирный договор… У меня были такие внутренние иллюзии. Для меня это болезненная история. Я с этим внутренне продолжаю сводить счеты.
— Вы слышите в свой адрес критику со стороны украинцев? Вас критикуют за то, что вы работали последние годы в России?
— Конечно, слышу. Не сказать, что я слышу это в каком-то массовом объеме, но какая-то часть киносообщества, и значимая, без сомнения, — понятное дело.
— Как вы воспринимаете эту критику?
— С пониманием. А что я могу сказать? С другой стороны, я всегда удивляюсь тому, что критикуют, условно говоря, Лозницу, меня или еще кого-то, а не тех, кто поддерживает войну. Я никоим образом не снимаю с себя справедливости этих упреков. Я пытаюсь сделать все для того, чтобы максимально помочь сегодня. Но, с другой стороны, иногда может складываться впечатление, что если бы я промолчал и спокойно существовал себе в России, жил бы в своем прекрасном доме и занимался бы теми 15-ю сериалами, которые у меня были в производстве, то меня бы и не вспоминали те, кто сегодня критикует.
— В конце января, незадолго до начала войны, вы на вручении премии «Золотой орел» благодарили канал РТР за сериал «Седьмая симфония». При этом канал активно участвовал в расчеловечивании украинцев. Как вы сейчас к этому относитесь?
— Я благодарил за то, что дали возможность сделать фильм о симфонии Шостаковича, которую играли во время блокады Ленинграда. Об оркестре. Вот за это я говорил спасибо. Сегодня, когда началась война, все в жизни звучит иначе. А что нужно было сделать, на ваш взгляд? Сказать: «Ненавижу вас за то, что мы сделали «Седьмую симфонию» — про Шостаковича и великую музыку?» Чем больше появляется качественного, способного пробуждать в людях нечто человеческое, тем лучше. Наверное, российская культура не справилась с этой задачей. И раз не справилась культура, частью которой я был, значит, не справился и я. Но мы же пытались. Это важно.
— Как человек искусства, какой бы вы диагноз сейчас поставили российскому обществу?
— Я боюсь, что это не диагноз, а приговор — то, как я его чувствую. Будучи внутренне человеком, который всегда хочет оставить шанс на изменения, я стараюсь избегать интонации приговоров. Но отсутствие эмпатии — это ли не приговор? Если люди не сочувствуют другим, если они не способны изменить собственную жизнь? Отсутствие стыда за то, что ты делаешь… Стыд — это эволюционное чувство, от него все происходит. Вот мне стало в какой-то момент стыдно, и я все изменил. И это важное изменение. Мне кажется, в обществе этого нет. Нет способности к внутренней рефлексии, к тому, чтобы испытывать стыд, покаяться, начать внутреннюю работу над собой и измениться. Вот этого пока нет. Но шанс на это есть. Оставим такую позитивную возможность.
Смотрите также:
